Э. Сетон-Томпсон "Рассказы о животных"

Первая моя встреча с Виннипегским волком произошла во время большой метели 1882 года. В середине марта я выехал из Сент-Поля, надеясь за сутки пересечь прерии и добраться до Виннипега. Но царь ветров решил иначе и послал на землю свирепую вьюгу. Час за часом валил снег — упорно, яростно. Никогда в жизни я не видывал такой метели. Весь мир погрузился в снег — снег, снег, снег, крутящийся, кусающий, жалящий, мчащийся снег. И пыхтящий чудовищный паровоз вынужден был остановиться по приказу этих воздушных пушистых кристаллов непорочной чистоты.

За преградившие нам путь заносы взялось много сильных рук с лопатами, и час спустя наш паровоз сдвинулся с места — для того лишь, чтобы застрять в следующем сугробе. Нелегкая была это работа день за днем, ночь за ночью мы попеременно то зарывались в сугробы, то вылезали из них, а снег все продолжал виться и кружить в воздухе.

"Двадцать два часа до Эмерсона", — сказал кондуктор, но прошло две недели, прежде чем мы достигли Эмерсона с его тополевыми рощами — лучшей защитой от заносов. Отсюда поезд пошел быстрым ходом. Тополевые рощи становились гуще, переходили в большие леса, тянувшиеся на целые мили, с редкими просветами там и сям.

Приближаясь к восточной окраине Виннипега, мы возле Сент-Бонифейса медленно проехали мимо небольшой просеки, в пятьдесят шагов ширины, и посреди нее я увидел картину, потрясшую меня до глубины души.

На полянке собралась огромная стая собак, больших и малых, рыжих, белых и черных. Сомкнувшись в кольцо, они то рвались вперед, то пятились. Сбоку припала к снегу рыжая собачонка, а с внешней стороны кольца рвался и лаял огромный черный пес, держась, однако, все время позади остальных. А в середине стоял большой угрюмый волк — центр и причина всего.

Волк? Он показался мне львом. Он стоял один-одинешенек — решительный и спокойный, с ощетинившимся загривком. Прочно расставив ноги, он поглядывал то туда, то сюда, готовый встретить нападение с любой стороны. Изгиб его губ напоминал презрительную усмешку, хотя это был, вероятно, всего лишь обычный боевой оскал. Под предводительством волкоподобной собаки, которой следовало бы стыдиться такого предательства, свора бросилась на него, должно быть, в двадцатый раз. Но рослый серый зверь метнулся туда, сюда, щелкнув ужасными челюстями: щелк, щелк, щелк. Волк не визжал, не выл и не лаял. Между тем в рядах его врагов раздался не один предсмертный вопль, прежде чем они снова отпрянули от него, оставив его по-прежнему неподвижным, неукротимым, невредимым и презрительным.

Как бы я хотел теперь, чтобы поезд снова застрял в снегу! Сердце мое рвалось к серому волку. Мне хотелось броситься к нему на помощь. Но белоснежная поляна промелькнула мимо, стволы тополей заслонили ее, и мы понеслись дальше.

Вот все, что я видел, — самую малость. Но несколько дней спустя я узнал, что удостоился редкостного зрелища: увидел при свете дня замечательнейшее существо — не более не менее, как самого Виннипегского волка.

Странная была у него судьба: это был волк, предпочитавший город лесам, равнодушно проходивший мимо овец, но убивавший собак и неизменно охотившийся в одиночку.

Рассказывая историю оборотня, как называли его некоторые, я говорю о событиях его жизни, словно о чем-то известном местным жителям. Тем не менее многие из горожан и не слыхали о нем. Так, например, богатый лавочник на главной улице узнал про его существование в тот день, когда произошла последняя сцена у бойни и труп большого волка был доставлен чучельнику Гайду. Здесь из волка сделали чучело для Чикагской выставки, но затем оно, к сожалению, погибло, когда в 1896 году сгорела местная школа.

Как-то раз в июне 1880 года скрипач Поль Дерош, красивый бездельник, предпочитавший не трудиться, а охотиться для собственного развлечения, рыскал с ружьем по лесистым берегам Красной реки. Увидев, что из ямы под обрывом вышел волк, он наудачу выстрелил и убил его. Послав на разведку собаку, чтобы убедиться, что в логовище не осталось взрослого волка, он вполз туда сам и, к великому своему удивлению и радости, нашел там восемь волчат. Девять премий по десяти долларов! Сколько же это составит? Целое состояние, наверное. Он пустил в ход палку и с помощью рыжего пса перебил всех малышей, кроме одного: существует поверье, что убийство последнего в выводке приносит несчастье. И вот Поль вернулся в город со скальпами волчицы и семи волчат и с живым волчонком в придачу.

Трактирщик Хоган, в собственность которого вскоре перешли все заработанные доллары, получил затем и волчонка. Звереныш вырос на цепи, что не помешало ему обзавестись челюстями и грудью, какими не мог похвастать ни один из городских псов. Его держали во дворе для забавы посетителей, и эта забава заключалась преимущественно в травле пленника собаками. Несколько раз молодой волк был искусан до полусмерти, но каждый раз выздоравливал, и с каждым месяцем число собак, желавших потягаться с ним, становилось все меньше. Жизнь его была очень тяжела. Единственным отрадным проблеском стала дружба, возникшая между ним и маленьким Джимом, сыном трактирщика.

Джим был своенравный плутишка, умевший поставить на своем. Он полюбил волка с тех пор, как тот загрыз укусившую его собаку. С тех пор он начал кормить и ласкать его. И волк разрешал ему всякие вольности, которых не позволил бы никому другому.

Отец Джима не был образцовым родителем. Обыкновенно он баловал сына, но подчас приходил в ярость и жестоко избивал его из-за пустяков. Джим вскоре понял, что его бьют не за дело, а потому, что он подвернулся под сердитую руку. Стоило поэтому укрыться на время в надежном месте, и больше нечего было бояться. Однажды, спасаясь бегством от отца, он бросился в волчью конуру. Бесцеремонно разбуженный, серый приятель повернулся к выходу, оскалил двойной ряд белоснежных зубов и весьма понятно сказал отцу: "Не смей его трогать".

Трактирщик чуть было не пристрелил волка, но побоялся убить сына и предпочел оставить их в покое. А полчаса спустя он уже сам смеялся над происшествием. Отныне маленький Джим бежал к конуре волка при малейшей опасности, и иногда только тогда и догадывались, что он провинился, когда видели, как он прячется за спину сурового узника.

Хоган был скуп. Поэтому буфетчиком у него служил китаец, которому он мог платить гроши. Это был кроткий, робкий человек, с которым скрипач Поль позволял себе не стесняться. Однажды, застав китайца одного в трактире, Поль, уже подвыпивший, захотел угоститься в кредит. Но Тун Лин, послушный полученному приказанию хозяина, отказал ему. Поль кинулся к стойке, желая отомстить за оскорбление. Китаец мог бы серьезно пострадать, если бы не подвернулся Джим, ловко подставивший длинную палку под ноги скрипачу. Скрипач растянулся на полу, потом он поднялся на ноги, клянясь, что мальчик поплатится за это жизнью. Но Джим воспользовался близостью двери и мгновенно очутился в волчьей конуре.

Увидев, что у ребенка есть покровитель, Поль схватил длинную палку и, став на почтительном расстоянии, принялся избивать волка. Серый зверь рвался на цепи, отражая бесчисленные удары и хватая палку зубами. Однако ему приходилось плохо. Вдруг Поль заметил, что Джим, язык которого ни на миг не переставал работать, возится с ошейником волка и что волк вскоре очутится на свободе, — собственно говоря, этому мешал только сам волк, натягивавший цепь так, что расстегнуть ошейник было просто невозможно.

Мысль, что он окажется во дворе один на один с разъяренным чудовищем, заставила содрогнуться храброго Поля.

Тут послышался умильный голос Джима:

— Потерпи немного, волчок, только чуточку подвинься, и ты получишь его на обед. Ну, подвинься, подвинься! Вот и молодец!

Этого было достаточно: скрипач бежал, старательно закрывая за собой все двери.

Дружба между Джимом и его любимцем росла. Чем старше становился волк, тем яростнее он ненавидел собак и пахнущих водкой людей. Зато его любовь к Джиму и ко всем другим детям росла с каждым днем.

В это время, осенью 1881 года, местные фермеры сильно жаловались на то, что волки очень размножились и истребляют стада. Отрава и капканы оказались бессильными, и понятно, что когда в Виннипегском клубе появился знатный немецкий путешественник, сообщивший, что у него есть собаки, способные в короткое время избавить страну от волков, его заявление возбудило живейший интерес. Ведь фермеры — большие любители охоты, и мысль освободить округ от волков с помощью своры волкодавов казалась им очень заманчивой.

Немец вскоре привел двух великолепных датских догов: один был белый, другой — палевый с черными крапинками. Каждый из этих огромных псов весил около двухсот фунтов. Мускулы у них были как у тигров, и все охотно поверили словам немца, что одна эта пара легко одолеет самого крупного волка. Немец так описывал их обыкновение охотиться:

— Нужно показать им след, и будь он хоть суточный, псы тотчас же побегут искать волка. Их ничем не собьешь. Как бы волк ни прятался и ни кружил, они живо отыщут его. Чуть только он кинется бежать, палевый пес хватает его за бедро и подкидывает вот так, — и немец подбросил кверху ломтик хлеба, — и не успеет он опуститься на землю, как белый вцепится ему в голову, палевый — в хвост, и он будет разорван пополам.

Все это казалось весьма правдоподобным. Всякому хотелось проверить собак на деле. Старожилы посоветовали отправиться за волками на Асинибуан, и охотники не замедлили снарядить туда экспедицию. Но, напрасно проискав волков в течение трех дней, они готовы уже были отказаться от охоты, когда кто-то вспомнил, что у трактирщика Хогана есть цепной волк, которого можно дешево купить и который, хотя ему только год, вполне пригоден для испытания собачьих способностей.

Цена волка сразу подскочила, едва трактирщик узнал, для какого важного дела понадобился его питомец. Кроме того, ему "совесть не позволяла" продать волка. Однако "совесть" сразу перестала мешать ему, едва охотники заплатили сполна.

Затем трактирщик позаботился отослать маленького Джима с поручением к бабушке, а волка загнали в ящик, ящик заколотили гвоздями, поставили в фургон и отвезли в открытую прерию.

Собак с трудом могли удержать — так они рвались в бой, едва почуяв волка. Но несколько сильных мужчин держали их на поводке, пока фургон не отъехал на полмили дальше.

Волка не без труда выгнали из ящика. Сперва он казался оробевшим и угрюмым. Он не пытался кусаться, а только искал, где бы спрятаться. Тревожимый криками и свистом и поняв наконец, что находится на свободе, волк пустился крадущейся рысцой к югу.

В тот же миг спустили собак, и они с яростным лаем ринулись вслед за ним.

Люди, весело улыбаясь, поскакали за собаками. С самого начала стало ясно, что волку несдобровать. Доги были несравненно проворнее его. Белый мог бежать не хуже любой борзой. Немец громко восторгался, видя, как его любимый пес несется по прерии, приближаясь к волку с каждой секундой.

Многие предлагали держать пари, что победят собаки, но это было настолько ясно, что пари никто не принимал — соглашались только ставить на одну собаку против другой. Молодой волк бежал теперь во всю прыть, но скоро белый пес уже настиг его.

— Теперь смотрите, — крикнул немец, — как этот волк взлетит на воздух!

Минуту спустя волк и собака на мгновение сошлись, но оба тотчас же отпрянули друг от друга. Ни один из них не взлетел на воздух, но белый пес упал на землю с ужасной раной на плече, выведенный из строя, если не убитый. Десять секунд спустя налетел, разинув пасть, второй пес — палевый. Схватка была так же мимолетна и почти так же непонятна, как и первая. Животные едва соприкоснулись. Серый зверь метнулся в сторону. Палевый пес отшатнулся, показав окровавленный бок.

Понукаемый людьми, он снова бросился в атаку, но получил вторую рану, Окончательно научившую его уму-разуму.

В это время подоспел слуга немца с еще четырьмя большими собаками. Их спустили на волка, и охотники с дубинами и арканами уже спешили вслед, чтобы прикончить его, когда через равнину примчался верхом на пони маленький мальчик. Он соскочил на землю и, протолкавшись сквозь оцепившее волка кольцо, обхватил его шею руками. Он называл его "милым волчком", "дорогим волчишкой"; волк лизал ему лицо и махал хвостом. Затем мальчик обратил к толпе мокрое от слез лицо и сказал... Ну, да лучше не печатать того, что он сказал. Ему было всего девять лет, но он был очень груб, так как вырос в низкопробном трактире и успешно усвоил все постоянно слышанное там сквернословие.

Он ругал их всех и каждого, не исключая и родного отца.

Взрослый человек, позволивший себе такие оскорбительные и неприличные выражения, не миновал бы жестокой расправы. Но что делать с ребенком? И в конце концов охотники сделали самое лучшее: они громко рассмеялись — не над собой, конечно, смеяться над собой никто не любит, — нет, все до одного они смеялись над немцем, знаменитые собаки которого спасовали перед молоденьким волком.

Тогда Джим засунул грязный, мокрый от слез кулачок в свой мальчишеский карман и, порывшись там среди камушков и леденцов, смешанных с табаком, спичками, пистолетными пистонами и другой контрабандой, выудил из всего этого обрывок тоненькой бечевки и надел ее волку на шею как поводок. Затем, все еще всхлипывая, поскакал домой, уводя волка на шнурке и бросив немецкому дворянину прощальную угрозу:

— Я бы за два цента натравил его на вас, чтоб вы сдохли!

В начале зимы Джим заболел.

Волк жалобно выл на дворе, не видя своего дружка, и наконец, по просьбе больного, был допущен в его комнату. И здесь большой дикий пес — ведь волк просто дикий пес — верно дежурил у постели приятеля.

Болезнь казалась сперва несерьезной, и все были поражены, когда наступил внезапный поворот к худшему и за три дня до рождества Джим скончался.

Волк оплакивал его искреннее всех. Большой серый зверь откликался жалобным воем на колокольный звон, бредя в сочельник за погребальным шествием. Вскоре он возвратился на задворок трактира, но при первой же попытке снова посадить его на цепь перескочил через забор и был таков.

Той же зимой в бревенчатой хижине у реки поселился старый капканщик Рено с хорошенькой девочкой Нинеттой. Он никогда не слышал о маленьком Джиме и немало удивился, увидев волчьи следы на обоих берегах реки у самого городка.

Старик с любопытством и сомнением выслушивал рассказы служащих Компании Гудзонова Залива о поселившемся по соседству волке, который иногда проникает даже в самый город и особенно любит рощу, находящуюся рядом с церковью в предместье Сент Бонифейс.

В сочельник, едва зазвонили колокола, как они звонили по Джиму, в лесу раздался одинокий печальный вой, убедивший Рено в правдивости рассказов. Он хорошо знал все волчьи песни: призыв о помощи, любовную песнь, одинокий вой и резкий вызов. Это был одинокий вой.

Старик спустился к реке и ответил таким же воем. От дальнего леса отделилась неясная тень и перешла по льду к тому месту, где сидел на бревне человек, неподвижный как бревно. Тень приблизилась к нему, обошла его кругом и потянула носом. Тогда в ее глазах вспыхнул злобный огонек, она зарычала, как рассерженная собака, и скользнула обратно во мрак.

Таким образом Рено, а вслед за ним и многие из горожан узнали, что по городским улицам бродит огромный серый волк, "втрое больше того, что когда-то сидел на цепи у питейного заведения Хогана". Он был грозой для собак, умерщвлял их при каждом удобном случае, и говорили даже, хотя это осталось недоказанным, что он сожрал не одного пьяницу, загулявшего на окраине.

Вот кто был Виннипегский волк, которого я увидел в занесенных снегом лесах. Я хотел ему помочь, воображая, что его дело очень плохо. Но то, что я узнал позднее, изменило мое первое впечатление. Не знаю, как окончился виденный мною бой, но знаю, что волка не раз видели с тех пор, а некоторые собаки исчезли бесследно.

Ни один волк никогда еще не жил такой странной жизнью. Имея возможность уйти в леса и прерии, он предпочел вести полное превратностей существование в городе—каждый день на волосок от смерти, каждый день совершая отважные подвиги. Ненавидя людей и презирая собак, он каждый день разгонял собачьи стаи и убивал попадавшихся ему в одиночку псов. Он пугал пьяниц, избегал людей с ружьями, изучил капканы, изучил и отраву — как именно, невозможно сказать, но изучил несомненно, так как много раз с презрением проходил мимо отравленных кусков мяса.

Не было в Виннипеге ни одной улицы, на которой он не побывал бы; не было полицейского, который не видел бы его быстро мелькающей, неясной тени в сером рассвете; не было собаки, которая не дрожала бы от ужаса, когда предательский ветер доносил до нее весть о близости старого оборотня. Он жаждал войны, и врагом его был весь мир. Но не было случая, чтобы волк обидел ребенка.

Нинетта родилась в пустыне. Мать ее была индианка. Серые глаза она унаследовала от нормандца-отца и была теперь прелестной девушкой шестнадцати лет, первой красавицей во всем округе. Она могла бы выйти замуж за любого из богатых и степенных женихов в околотке, но избранником ее сердца стал Поль Дерош. Видный малый, лихой танцор и недурной скрипач, Поль получал приглашения на все пирушки и был неисправимым пьяницей. Рено поступил правильно, прогнав его, когда он пришел свататься. Однако это ни к чему не привело.

Покорная во всем остальном, Нинетта не хотела отказаться от своего избранника. На другой же день после того, как ее отец отказал ему, она обещала Полю встретиться с ним в лесу за рекой. Пробираясь по глубокому снегу к назначенному месту, Нинетта заметила, что следом за ней идет большая серая собака. Животное показалось ей вполне дружелюбным, и девочка (так как она была еще просто девочкой) не испытывала никакого страха. Но когда она приблизилась к месту, где ее дожидался Поль, большая собака вышла вперед, злобно ворча. Поль взглянул, узнал в звере большого волка и бросился бежать, как последний трус. Позднее он говорил, что побежал за ружьем. Должно быть, он забыл, где оно может находиться, так как влез за ним на дерево. Между тем Нинетта побежала по льду домой, чтобы предупредить знакомых о грозящей Полю опасности. Не найдя на дереве огнестрельного оружия, отважный рыцарь смастерил копье, прикрепив свой нож к сучку, и ухитрился нанести волку мучительную рану в голову. Зверь грозно зарычал, но отошел на некоторое расстояние, выказывая, впрочем, твердое намерение дождаться, пока человек спустится на землю. Но приближение толпы изменило его решение, и он ушел.

Скрипачу Полю легче было объяснить свое поведение Нинетте, нежели другим: она по-прежнему любила его. Но отец ее относился к нему с таким безнадежным презрением, что они решили обвенчаться тайно, как только Поль возвратится из форта Александра, куда он нанялся доставить из форта Гарри почту на собаках. Он считался опытным собачьим погонщиком, так как был беспощадно жесток.

Рано утром, выпив на дорогу, Поль бодро двинулся вниз по реке. Быстро неслась по льду упряжка из трех лаек, рослых и сильных, как телята, и свирепых, как разбойники. Они проехали на полном скаку мимо хижины Рено на берегу, и Поль, щелкая бичом и следуя бегом за санями, махнул рукой стоявшей на пороге Нинетте.

Вскоре сани со свирепыми собаками и пьяным погонщиком исчезли за поворотом реки, и никто с тех пор никогда не видел скрипача Поля.

В тот же вечер лайки по одной возвратились в форт Гарри. Они были обрызганы запекшейся кровью и ранены в нескольких местах, но, как это ни странно, совсем не голодны.

По следу отправились разведчики. Они разыскали на льду пакеты, которые вез Поль; дальше валялись обломки саней; недалеко от пакетов нашли обрывки принадлежавшей скрипачу одежды.

Ясно было, что собаки загрызли и съели своего погонщика.

Владелец собак был очень расстроен этим происшествием — он мог за него поплатиться своими псами. Отказываясь верить другим, он решил лично проверить дело. Рено был послан сопровождать его, и не прошли они и трех миль до рокового места, как старик указал на очень крупные следы, переходившие с восточного берега реки на западный, позади саней. Он повернулся к владельцу собак и сказал на ломаном английском языке:

— Большой волк шел за санями.

Тогда они по следу переправились на западный берег. За Килдонанским лесом волк сменил галоп на шаг, перестал гнаться за санями и направился было к лесу. Но Поль что- то уронил здесь—быть может, пакет. Обнюхав оброненную вещь, волк узнал, что в санях едет пьяный Поль, который рассек ему когда-то голову.

Через милю след бегущего волка уже тянулся по льду за самыми санями. Человеческие следы теперь исчезли, так как человек вскочил в сани и погнал собак. Чтобы облегчить сани, он срезал поклажу. Вот почему пакеты были разбросаны по снегу.

Как скачут собаки под взмахами бича! Вот валяется на снегу нож Поля. Должно быть, он уронил его, пытаясь защищаться от волка. А здесь волчий след исчезает, но сани стрелой несутся дальше: волк вскочил в сани. Собаки в ужасе прибавляют шагу, но в санях сзади летит волк. Через минуту все кончено. Человек и волк скатываются с саней. Волчий след снова появляется на восточном берегу и вскоре исчезает в лесу. Сани несутся к левому берегу, где через милю задевают за корень дерева и разбиваются.

Снег рассказал старику Рено о том, как собаки, запутавшись в упряжке, стали драться между собой, пока не порвали постромки, затем — как они нашли труп своего бывшего мучителя и устроили пир.

Хорошего здесь было мало, но все же с собак было снято обвинение в убийстве. Ответственность, несомненно, падала на волка, и Рено, когда прошла первая минута ужаса, сказал со вздохом облегчения:

— Это Виннипегский волк. Он спас мою девочку от Поля. Он всегда был добр к детям.

Гибель Поля послужила поводом для большой заключительной охоты, назначенной на рождество, ровно два года спустя после смерти маленького Джима. На эту охоту, казалось, привели собак со всего околотка. Были здесь три лайки из упряжки Поля — владелец считал их присутствие необходимым, — были и доги, и ищейки, и целая свора дворняжек, не помнящих родства. Все утро прошло в безуспешных поисках в лесах, лежащих на восток от предместья Сент-Бонифейс. Но по телефону пришло известие, что волчий след замечен в Асинибуанских лесах, на запад от города, и час спустя охотники уже мчались по горячим следам Виннипегского волка.

Вот они несутся: стая собак, отряд всадников, толпа пеших мужчин и мальчиков. Волк не боялся собак, но он знал, что у людей есть опасные ружья. Он направился к темной линии Асинибуанских лесов, но всадникам было раздолье на равнине, и они скоро, обогнав волка, заставили его повернуть обратно. Он помчался вдоль оврага Колони-Крик и тем избежал свистевших уже над ним пуль. Дальше он повернул к изгороди из колючей проволоки и, перескочив через нее, на время избавился от всадников, но должен был по-прежнему держаться лощины, недоступной для пуль. Собаки уже приближались к нему. Вероятно, он мечтал о том, как бы остаться с ними наедине, хотя их было сорок или пятьдесят против одного. Теперь они уже окружили его, но ни одна не решалась подступиться. Сухопарая борзая, понадеявшись на свою прыть, придвинулась было сбоку, но волк рванул ее клыками, сбил с ног. Всадникам пришлось проехать кружным путем, но теперь охота приблизилась к городу. Навстречу выбежало много людей и собак, чтобы принять участие в травле.

Волк повернул к городской бойне, хорошо знакомому ему месту, и стрельба на время прекратилась, так как охотники боялись попасть в собак, да и дома были уже совсем близко. Собаки так тесно сомкнулись вокруг волка, что дальше он бежать не мог. Он огляделся, ища прикрытия с тыла для последней схватки, и, увидев деревянный мостик через уличную канаву, спрятался под ним. Тогда люди достали лом и разрушили мостик. Он выскочил наружу, зная, что пришло время умереть, готовый к смерти, но желая достойно постоять за себя напоследок. И здесь впервые при свете белого дня люди могли хорошенько разглядеть его. Вот он, загадочный собачий палач, бесплотный голос лесов Сент-Бонифейса, легендарный Виннипегский волк!

Наконец, после трех долгих лет борьбы, он стоял один против четырех десятков собак, которым помогали вооруженные ружьями люди. Но он встречал врагов не менее отважно, чем в тот день, когда я увидел его впервые в зимних лесах. Тот же презрительный изгиб кривил его губы, мускулистые бока чуть-чуть вздымались, изжелта-зеленые глаза светились прежним блеском. Собаки сомкнулись. Их вели не огромные лайки — те еще не забыли их предыдущей встречи, — а бульдог, никогда не покидавший городских улиц. Послышался топот многих ног. Тявканье своры на время сменилось глухим рычаньем. Седовато-багровые челюсти волка ощерились. Собаки шарахнулись во все стороны, и снова волк стоял один. Он был готов к нападению, угрюмый и сильный старый бандит. Трижды собаки нападали на него — и трижды были отражены. Смелейшие из бойцов валялись уже вокруг. Первым погиб бульдог. Умудренные опытом, собаки теперь отступили, оробев, а волк еще не выказывал никаких признаков усталости. После минутного нетерпеливого ожидания он ступил на несколько шагов вперед — увы, предоставив стрелкам долгожданный удобный случай! Грянуло три выстрела, и сраженный оборотень упал на снег, свершив свой боевой путь.

Кто может заглянуть в душу волка? Кто скажет нам, о чем он думал? Почему он оставался жить возле города, в котором испытал столько страданий? Ведь кругом тянулись густые леса и пищи повсюду было вдоволь. Вряд ли он был одержим жаждой мести: никакое животное не потратит целую жизнь на месть — это злобное чувство свойственно одному лишь человеку. Животные жаждут покоя.

Итак, остается всего одна цепь, которая могла приковать его к городу, и эта цепь есть величайшая в мире власть, могущественнейшая сила на земле — любовь.

Волка не стало. Даже чучело его сгорело, но и по сей день сторож церкви в Сент-Бонифейсе утверждает, что в сочельник, едва зазвонят колокола, в ответ несется жуткий и скорбный волчий вой с соседнего лесистого кладбища, где лежит маленький Джим — единственное существо на свете, научившее волка любви.

Л. "Детская литература", 1979